Есть омерзительная особенность болезненных ранений — их постоянно тянет трогать. Прикасаешься, чтобы защитить от сильного удара или ради того, чтобы проверить, заживает или нет. Страсть к таким касаниям наблюдается как в случаях с физическими ранами, так и с моральными.
Когда я ездил в Крым, я с болезненной тягой ходил по "старым местам". Трогал свои раны, проверял — болят или не болят. С радостью выяснял, что некоторые раны уже не болят совершенно. Признавал, что так и не зажили раны, связанные с отцом. Они по-прежнему отчаянно кровят, когда прикасаешься, хотя прошло двенадцать лет.
Вся эта бредь подумалась опять из-за наруто — смотрю про маленького Саске, как он бродил по пустынному дому. Чёрт, это больно, идти по тому месту, где всё было хорошо, осознавая, что тогда ещё не знал, как на этом месте всё будет плохо. Я часто натыкаюсь на ситуации, в которых отец становится передо мной, как живой. Это тягостное ощущение. И я рад, что мы уехали из Крыма. Там покойники за мной ходили бы толпами. А тут у меня пока нет ни единого человеческого трупа. Киру вот оплакиваю до сих пор, и не могу смириться с тем, что это те же чёртовы улицы. И эту рану с упорством мазохиста всё время трогаю, трогаю, трогаю. Проверяю, заживает или нет. Вроде бы болит меньше. наверное, заживает, просто медленнее, чем мне хотелось бы.